Зарисовка с натуры N "Пустой мир"
Идет снег. Пушистые белые кругляшки.
Попадая под тусклый конус света уличного фонаря, они вспыхивают и тут же отскакивают в сторону. Их можно коснуться кончиками пальцев. Если протянуть вверх руку, одна из таких медленных холодных искр обязательно притянется к коже и вольется в нее. Рука дрогнет, как от слабенького укола статического электричества, и тонко запульсирует под кожей чуть ниже большого пальца невидимая венка. Я вижу все, ни на что не глядя. Вокруг меня пустой ночной город, пустой ночной мир... Не "спящий", а именно ПУСТОЙ. Кроме меня нет никого.
Я это вижу. Я это чувствую.
В редких освещенных окнах за тяжелыми шторами одни мертвецы. Они не дышат - просто в каждой груди копошатся тысячи, сотни тысяч нежных, жирных червей, создающих иллюзию жизни. У них свое сознание, у них свои цели: они управляют этими мертвыми выеденными оболочками, двигают ими лишь только встает из-за домов холодное бледное солнце. Ночью черви предпочитают укрытие из стен, полов и потолков. Они боятся темноты - она сама может пожрать их.
А я темноты не боюсь - просто во мне нет ничего такого, что она могла бы съесть. Во мне нет ни одного червя.
Я - пустая, шуршащая шкурка.
Я - древняя ветошь, гонимая ветром.
В мои прорехи свободно вливается холод. Я двигаюсь, ничем и никем не управляемо - ни изнутри, ни снаружи.
Я позволяю зимнему ветру тащить меня вдоль по улице, словно заиндевевший целлофановый пакет; я не сопротивляюсь, хотя это в моих силах - достаточно лишь позволить оболочке закостенеть, превратившись в листовой металл...
Вот мигает маленькая красная лампочка в самом углу лобового стекла сумрачной, вмерзшей в сугроб машины. Я осторожно касаюсь пальцами возле нее, пульсирующий огонек перемещается в самый центр моего стеклянного левого глаза. Я чувствую, как он жжется... Немного помедлив, вынимаю его и надеваю на кончик сигареты - огонек тлеет, но не гаснет. Ветер подхватывает тонкую струйку сигаретного дыма, нутро темноты втягивает ее в себя.
Я иду по темной улице, слушая сухой хруст снега под подошвами. Из брешей моей оболочки струится белесый дымок, застревая то и дело в волосах.
Во мне нет ни единой мысли.
Я просто остановлюсь на широком, слабо освещенном перекрестке и буду долго смотреть себе под ноги - на круглое зеркальце темного льда, присыпанного снегом, на ломкие снежинки, тающие на моем пальто.
Я сухое и горячее.
Я оставляю глубокие ребристые следы - единственные на всей улице.
Меня не тяготит мое одиночество. Оно настолько естественно для меня, что я его даже не замечаю. Лишь червям требуется сообщество.
Мне никогда не бывает грустно. Я могу сказать так, но это будет ложью. Просто бывают моменты, когда я острее начинаю ощущать необъятность окружающего меня пустого пространства. Я могу смеяться, но было бы ошибочно классифицировать это как радость или веселье - оболочка способна менять мое лицо, то скалясь улыбкой, то прикусывая до крови нижнюю губу. Это лишь видимость, иллюзия нормальности, адекватности поведения в мире червей.
Наивные полагают, что они сами радуются и печалятся, плачут и смеются, любят и ненавидят.... На самом же деле это лишь последствия физиологических процессов, проистекающих в организмах червей, вызывающие у оболочки-хозяина какие-либо из стереотипных поведенческих реакций. Просто своеобразные типы выделения энергии.
У таких же, как я НЕТ так называемых так называемых "эмоций" - мы существуем исключительно по своим собственным правилам, мы мыслим собственными категориями и движимы лишь собственными устремлениями. А потому у ходячих скопищ червей мы вызываем смутное ощущение тревоги, а порой и страха, так как по сути своей являемся для них живым парадоксом. Они до истерик боятся окружающей их головокружительно глубокой пустоты, а посему, почувствовав эту безграничную глубину в ком-то, не верят, как такое возможно. Они пугаются нашей иности, шарахаются от нее, хотя и не понимают - в чем собственно состоит наше различие.
Я слышу шевеление в их постелях, копошение, вызывающее тошноту. Они мне совершенно несимпатичны, но я продолжаю делать вид, что мне приятно делать вид, будто от их вида я не испытываю каких-либо неприятных ощущений.
Таков Закон.
Если ты не будешь делать вид, на тебя тут же радостно набросятся и будут грызть-терзать-нападать до тех пор, пока ты не подчинишься или не окочуришься от душевных мук. Зачем? Прогр-р-рамма у них такая, рефлекс на все странное и чуждое...
Вот мимо меня проплывает первый такой червячный клубок, смотрит долгим удивленным взглядом. Я шкурой ощущаю его нарастающую тревогу, почти физически слышу мысли - они вполне в духе его наполнителя - просты и банальны. Скучно...
Я смотрю ему вслед. Он оборачивается через каждые пять шагов. Снежный пепел оседает на его взъерошенные волосы, тающими капельками покрывает лицо. Он хмурится.
Было бы весьма недурственно вскрыть холодным металлом его выскобленную изнутри оболочку и поглядеть, как она разойдется по швам, вспучится распадающимся сгустком перепуганных тварей, мгновенно застывающих на морозе...
Но он уходит. А я остаюсь.
Я отшвыриваю потухшую сигарету. Она падает в ближайший сугроб, выглядывает из него настороженным белым столбиком.
В домах начинают зажигать свет. Все явственней нарастающее копошение. Скоро они поползут наружу, стекутся к остановкам, чтобы самозабвенно тереться телами в промерзших троллейбусах, галдеть и суетиться, нимало не заботясь о том, насколько это все фальшиво и бессмысленно. А мы будем продолжать скрывать свое отвращение...
Лживый мир. Бестолковый, погрязший во вранье и заблуждениях мутный мир, пожирающий сам себя, хлюпающий жиром и грязью, вонючий и дрянной. Они никогда не обернутся и не взглянут на то, что их окружает. Они видят лишь свои ушедшие в болотную жижу корни, кичатся ими и без умолку обсуждают - у кого они длиннее, сильнее и ветвистей. Им никогда не глотнуть свежести и ярости темноты; не увидеть той жуткой красоты, что ЗА их любимой трясиной; не услышать вибрирующий низкий гул бездонной глубины, дающей Свободу...Как, в принципе, не понять и не прочувствовать самого смысла этого слова...Ну, так это их право, их суть, их природа.
Я плюну себе под ноги и медленно побреду туда, где их никогда не было и никогда не будет. Где я - свободно...
ДОМОЙ.

6.12.2002.