Четверть века тому назад культовый (постановочной странностью) английский режиссёр Алан Паркер изложил обществу свой план разрушения стены, окружающей каждого из нас «от причала до погоста». На основе музыкальной пьесы (одноимённой с преградой на пути к личной свободе – «The Wall») позолоченных бунтарей из Пинк Флойд. Сценарий весьма прост, как руководство по ухаживанию за аквариумной латимерией: разгромить надоевшие с детства декорации (с обязательным выбрасыванием телевизора из окна), избирательно ослепнуть, чтобы было легче оттолкнуть от себя тех, кто любит… Потом срезать бритвой брови, отворить вены и заняться обращением воды в разбавленную кровь, олицетворяя собой одиночество… Если выживешь, выздоровление гарантированно. Отныне ты – санитар общества, по очищению его от скверны и наведению порядка. Вплоть до мирового…
Впрочем, рецептура рывка за красные флажки весьма обширна. Жан Мишель Баския, к примеру, для того чтобы не чувствовать себя загнанным в клетку, предпочитал не прошибать стены лбом, а разрисовывать их. И отнюдь не сусальными пейзажами, а теми образами, которые сжигали его изнутри, заставляя кричать от страха по ночам. Только так можно было показать обществу, что ты добровольно отгородился от равнодушного и холодного мира. После каждой вылазки, он отсыпался в картонной коробке в нью-йоркском парке, до тех пор, пока его творчество не стало поводом для дрязг и корпоративных разборок между престижными художественными салонами всего мира…
А когда гонорары Баскии обрели статус, достойный породистых коллекционеров и жуликоватых продюсеров, переставших замечать эбеновый окрас его кожи, он смешал на палитре кокаин с героином, и ушёл разрисовывать небо…
Ему не было и двадцати восьми…

Смерть всегда служила прекрасным поводом для рождения мифов и легенд. Жан Мишель Баския не стал исключением. Сегодня любая монография о «гениальном сумасшедшем» поведает любопытствующему неофиту о выходце из трущоб, где нищета – неотъемлемая составляющая существования обитателей. Отсюда, как правило, выхода нет. Разве, что для единиц, к коим был причислен провидением и будущий ниспровергатель авторитетов… Стоп.
Всё было несколько иначе. Конечно, Бруклин, где прошло его детство, отнюдь не райское местечко, но семью Баския соседи именовали (дословно) состоятельной. Единственную в округе: иметь работу и возможность дать сыну образование, в том числе и художественное, - явление для «чёрного гетто» экстраординарное. Одному Богу известно как, но родители умудрились предоставить своему отпрыску весьма реальный шанс на светлое будущее: студенчество, временные лишения, первые заказы, если повезёт – проторенная колея «свободного» художника, со временем превращающегося в поденщика. Ибо не каждому суждено стать корифеем. Но каждому и не надо: «хороший дом, красивая жена - что еще нужно, чтоб встретить старость!»
Баския это понимал. Слишком хорошо понимал. Но вот незадача – у него совершенно не было времени на «прелюдию», равно как и уважения к традициям и опыту прошлого. Он хотел рисовать здесь и сейчас, немедленно. Не так, как должен. А так, как умеет. Как умеет только он один!
Семнадцатилетним гением, он, не желая тратить время на вальсирование по иерархическому паркету, самоутверждался, раскрашивая стены Нью-Йорка при помощи пульверизатора. Получалось весьма и весьма, что отмечали, в первую очередь, копы, когда Баския попадал за свои «художества» в полицейский участок. Блюстители порядка прикладывали немало усилий, чтобы отбить у юноши желание осчастливить своими «видениями» мир; родители выкупали сына, тратя на бесконечные штрафы последние сбережения; друзья снабжали «ангельской пылью»…
Как и всякий уважающий себя уличный художник Баския (лучший из них!) имел своё граффити-имя. SAMO – поди догадайся, что это значит. Жан Мишель не кокетничал, с удовольствием расшифровывая своё «тавро» - «Same Old Shit» («То же старое дерьмо»). Эпатажем или вызовом здесь и не пахнет, увы, скорее это вопль отчаяния, и нежелание смириться с уготовленной судьбой. Даже если за это придется расплатиться жизнью. Что он позже и сделал…
Позже двери кафешек и фрагменты стен с граффити Баскии растащат по частным коллекциям, а пока мало кто понимал витиеватую «живопись» уличного художника. Зато любовались все поголовно! Кроме пострадавших домовладельцев. Сам он никогда, и никому не раскрывал потаённый смысл своих «наскальных этюдов» - понимай, как хочешь, на то тебе голова и дана - даже не пытался этого делать. Уже будучи знаменитым до неприличия он отделывался невнятной скороговоркой, рассеянной улыбкой, невидящим взглядом. В минуты наркотического блаженства – пространными рассуждениями…
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не пристрастие к наркотикам - ему постоянно нужны были деньги. С каждым днём – всё больше и больше. Жан Мишель начал рисовать открытки, которые продавал за несколько баксов прохожим, завсегдатаям и случайным посетителям ресторанов, прежде всего, тех, где тусовалась нью-йоркская богема. Оно и понятно, в забегаловках для пролетариата за подобное художество могли физически не согласиться с правом художника видеть мир по-своему. «Ты нам «Мурку» сыграй…».
Но всё закончилось (или началось?) встречей, безоговорочно случайной, со знаменитым авангардистом Энди Уорхолом. (В канонической «Бригаде» Космос «втирал» друзьям-товарищам, что его машина раскрашена «тем самым Уорхолом», намекая на врождённую интеллигентность братков).
Пятидесятичетырёхлетний мэтр, с «отутюженным» косметологами лицом и раскосыми от наркотиков глазами, не скрывал своего восхищения, рассматривая открытки чернокожего рисовальщика. И это послужило сигналом для его свиты, состоящей из актёров, художников, поэтов, лощённых плейбоев и прилизанных гомосексуалистов - всей этой шушере, истекавшей истомой от желания приобщиться к подлинному искусству, которое по общепринятому мнению олицетворял Энди Уорхолл. Тот, в свою очередь, был не только кудесником поп-арта, но и «бизнеса»: с завидной лёгкостью мог объявить шедевром кучку дерьма и продать за бешенные деньги. Чем время от времени и занимался.
Одним словом, новое пришествие «мессии» состоялось. Уорхол лично и громогласно объявил Жана Мишеля гением, о чём на следующий день протрубили все газеты. Во всяком случае, те из них, которые имели колонки светской хроники. Редкий случай, но мэтр не ошибся, и сегодня самодельные открытки Баски, по-детски наивные, иногда ироничные, порой откровенно страшные стоят баснословных деньжищ. Это было начало славы, начало «отречения от старого мира»… Но не падения, ибо Баския умел летать.
На Жана Мишеля пролился золотой дождь, а пресса запестрела подробностями из его жизни: количество приводов в полицию, личные предпочтения и пристрастия новой «звезды», включая список употребляемых наркотиков. Картонную коробку, защищавшую его от непогоды, сменила огромная квартира, стены которой Баския в первый же день покрыл граффити. Теперь он бродил по своему новому лежбищу в костюме от Армани за несколько тысяч долларов, измазанном краской, и босиком, несмотря на разбросанные на полу шприцы. Журналисты молились на ставшего супермодным художника, богемная тусовка рыдала от восторга, Жан Мишель творил, по восемнадцать часов в сутки. Чтобы не заснуть, он подстёгивал себя кофе, взбадривал амфетаминами, пришпоривал героином…
Несколько персональных выставок упрочили положение и авторитет Баксии, но его уже ничего не могло остановить. Через каких-то два-три года он стал совершенной развалиной, наркотики сделали своё дело. Газеты писали, что у него не осталось ни мозгов, ни нервов, а самое главное - он стремительно теряет свой дар. Ему попытались помочь его друзья из прошлого, но было поздно. Вот только стать свидетелем его бездарного угасания не удалось никому. В один из дней, Жан Мишель принял смертельную смесь героина и кокаина, поставив последний эксперимент… Своё последнее путешествие Баския наметил на 22 августа 1988, обычный летний день обычной жизни обычного человека…
Не сложилось последнее предложение, не сложилось…

PS
Общество перекрестилось, вздохнуло – каждому своё! – и взвинтило цены на наследие «креола с непослушными мыслями». «Доброжелатели» покачивали головами, проговаривая вполголоса самим себе, мол, всё разрешилось справедливо, что-то насчёт сверчка и шестка, наркотиков и сексуальной ориентации…
Откуда им знать, что есть вещи поважнее той же справедливости. Милосердие, например. То самое, на которое, оступившись, уповает каждый из нас…