Не во время и не к месту рассказанная история может обернуться для рассказчика страшной трагедией. Искренность чувств только усугубляет ситуацию. Как это случилось, к примеру, с Александром Радищевым, чрезвычайно честным и порядочным человеком. Но никак уж не «буревестником революции» и не «колоколом праведного гнева», до чего договорились апологеты соцреализма. Конечно же, задним числом можно «назначить» его и борцом с самодержавием, и пассионарием; наштамповать маек с изображением «путешественника из Петербурга в Москву» под набившем оскомину чегеваровским беретом - тактичности экс-режиму уже не прибавить и не убавить. Вот только за державу обидно, ибо главным её достоянием во все времена были, есть и будут не только (и не столько!) цифры отчётных показателей и материальные блага, сколько достойные граждане - всамделишние, а не производные пиаровских технологий. Такие, как Александр Радищев!
Мы же сначала окрестим, потом открестимся. Вы уж простите нас, Александр Николаевич…

Было бы наивным полагать, что вспыхнувшая в 1789 году французская революция донельзя опечалила императорские и королевские дворы Европы. Отнюдь. Даже наоборот. Во всяком случае, поначалу. К примеру, императрица Екатерина II (напомним – Великая) не скрывала по весьма досадному для французов поводу своего царственного злорадства: «Так им, Бурбонам, и надо! Потребно было им давно пресечь придворный разврат, больше думать и хлопотать о благе государства, как это делаю... я, например!». Согласимся, отчасти она была права.
Мятежный пожар, между тем, и не думал угасать, как тому положено согласно монаршему хотению. А значит – шутки в сторону. Нет, не подумайте ничего плохого, - Екатерина, будучи государыней просвещённой, в первую очередь обеспокоилась судьбами идей, вскормивших (к царственному негодованию) революсьон, будь она не ладна. Ведь, как ни парадоксально это звучит, это были и ее идеи...
Да, да, Екатерину, как и французскую революцию, питали постулаты Просвещения. Свобода, равенство, человеческое достоинство, братство (и далее по списку). Многолетняя переписка императрицы с вольнодумцем Вольтером только придворному борзописцу может показаться однозначно позёрской – a la great pretender. Чьими же идеями, как ни этого вздорного старикашки были пронизаны многие реформы «матушки российской», Екатерины то есть? Вольтера свет батюшки, как-то изрекшего: «Я не согласен с тобой, но за твое право высказывать своё мнение готов пожертвовать жизнью». То-то и оно.
Поймал себя на мысли, что при каждом удобном случае (верую, что к месту) упоминаю эту вольтерьянскую сентенцию. Первоисточник вольнодумства. Знаете, как бывает, услышишь где-то что-то, будь то песня Леннона, афоризм Ежи Леца, смешок Довлатова, стишок Гейне, и вдруг засосёт под ложечкой – моё, как же так, почему кто-то опередил? Тот самый случай. Но вернёмся к нашим… «плодам просвещения».
«Не виноватые они, философы!», - возмущалась раскрепощённая донельзя Екатерина. Всё это дело рук нечистоплотных ловкачей-политиков, спекулировавших светлыми идеями. Как и сегодня, кстати. Но с другой стороны, в силу своей должности и ответственности за судьбу империи, государыня просто обязана была опасаться, как бы и в России не завелись доморощенные Робеспьеры, Мараты, и иже с ними. Не самая приятная и спокойная атмосфера даже для руководителя среднего звена. А тут – всея Руси! В этой-то обстановке подозрительности и недоверия к «окружающему Ея миру» и подвернулся Радищев, ничего плохого не замышлявший. В силу своей порядочности не в последнюю очередь. Порядочности, которая нам (по Рамбиндранату Тагору) и не снилась…
К слову сказать, само явление «опального путешественника» было вскормлено просветительской политикой Екатерины. Именно она, беспокоясь о развитии законности в стране, отправила в Лейпциг учиться праву двенадцать лучших пажей, среди которых имел счастье (или несчастье) пребывать и шестнадцатилетний Александр Николаевич.
Очень важная для нашего разговора деталь – уже там, за границей, жизнь повернулась к Радищеву грустной стороной. Поначалу, правда, особой печали не предвиделось – училось тяжело, но интересно, горизонты расширялись параллельно с перспективами. Новые товарищи опять же. Здесь Александр очень сдружился с Фёдором Ушаковым, они стали «не разлей вода»: веселы, молоды, вместе гуляли, кутили. Но товарищ внезапно заболел, да так тяжко, что у него началась гангрена. Крича от боли, он просил, чтобы друг достал ему яд, - столь ужасны были мучения. Радищев долго раздумывал, да так и не решился помочь другу, умершему в тяжких страданиях. Эта смерть близкого человека, которому он не помог, страшно потрясла впечатлительного юношу...
Через пять лет Радищев вернулся в Россию взрослым и образованным, с «дипломом» юриста высокого класса. Но, как это частенько случается во все времена, не был оценён по достоинству: его назначили протоколистом в Сенат на канцелярскую должность. Для того, чтобы заполучить сие место, вовсе не обязательно было учиться в европейском университете. Но даже не это печалило Радищева. Оказалось, что за годы, проведенные в Германии, он совершенно забыл родной язык, и пришлось срочно брать уроки русского.
Эта забавная история еще больше подчеркивает остроту восприятия Радищевым того, что он увидел на родине по возвращении. Ему как человеку со свежим взглядом бросались в глаза страшные контрасты рабовладельческой империи - ее блистательная роскошь и невероятное убожество. Особенно его ужасало рабство, царящее повсюду.
Человеку из Западной Европы были непривычны толпы дворни, жившей в богатых домах помещиков, отвратительные сцены дворянского быта с постоянным унижением людей и мордобоем. В помещичьих домах, в подвалах или на конюшнях были настоящие камеры пыток для «хамов» и «хамок».
Все это Радищев, дитя Просвещения, воспринимал остро и болезненно. Шли годы, он служил, выделялся как чиновник деловой, умный, а самое главное - необыкновенно честный. Судите сами: будучи назначенным на должность начальника Петербургской таможни, он – невероятно даже по нынешним временам – не стал богат, в то время, как на этом месте, как на дрожжах, богатели все его предшественники и преемники.
Причём, воровать в этой должности особой нужды и не было. Радищев рассказывал, что он как-то раз нашел в углу таможни пакет, а в нем полтора миллиона рублей - нигде не учтенных денег. Пакет можно было спокойно переложить в свой стол и навсегда обеспечить себе безбедную жизнь…
Но тогда порядочность не на словах, а, по сути, ещё не была внесена в «чёрный список» общества. Тем неожиданней для всех прогремела гроза над головой, в общем-то, благополучного чиновника. Летом 1790 года Радищев был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость. Там Александра Николаевича заковали в кандалы и заключили в каземат. И без того незавидное положение усугублялось тем, что делу дала ход сама императрица Екатерина, которая взяла в руки невинное с виду сочинение «Путешествие из Петербурга в Москву», прочитала тридцать страниц и впала в ярость: «Это рассеяние заразы французской, вредное умствование, автор - бунтовщик, хуже Пугачева! Найти и арестовать писаку!»
Пребывание в крепости в качестве узника было серьезным испытанием для психики человека, особенно если он был не из простонародья. Для начала Радищева посадили в зловонную камеру на несколько дней, и когда он, с недельной щетиной, в одежде со срезанными пуговицами, с мыслями в беспорядке появился перед столом начальника Тайной канцелярии, из него можно было вить веревки. Он не был трусом, но, по-видимому, его сломали…
На все попытки узнать, для чего он сочинил крамольную книгу и кто его сообщники, Радищев отвечал, что писал книгу, дабы «быть известным в свете сочинителем и прослыть остроумным писателем», а сообщников у него не было - честолюбие товарищей не любит.
Дело Радищева было предрешено уже с самого начала. Вообще, ему страшно не повезло - не вовремя он сочинил «Путешествие». Уже в Сибири он признавался, что если бы издал книгу лет десять назад, то его бы еще наградили как автора - разоблачителя российских пороков. А тут наградой стали кандалы и Петропавловка. Книга его была сожжена, прах развеян. Радищева за «умствования, разрушающие покой» признали государственным преступником, приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь, где он провёл долгих пять лет.
Он жил там несравненно лучше, чем другие узники, собирал гербарии, охотился. С ним были дети, он даже женился на сестре покойной жены. Да и сидел по общим меркам сравнительно не так уж много. Придя к власти, Павел I сразу же освободил Радищева, а Александр I вызвал в Петербург, возвратил орден, чин и дал работу.
Но жизнь и судьба Радищева были безвозвратно сломаны могучей силой государства. Он очень сожалел, что когда-то не помог ядом своему другу Ушакову. Он считал, что если мучения от жизни превосходят меру, то жизнь нужно оборвать.
11 сентября 1802 года утром Радищев выпил стакан азотной кислоты. Придворный медик Виллие пытался его спасти, но безуспешно. Уезжая от умирающего, врач, совсем не знавший Радищева, сказал: «Видно, что этот человек был очень несчастлив».
Но честен. До боли в суставах. Когда промолчать как бы можно, но… невозможно.