Центр Москвы, 1992 год, книжная лавка СТД России. Беру в руки небольшую книжицу со странным названием, открываю наугад, читаю несколько строк..! Захлопываю книгу и воровато озираюсь по сторонам. Снова открываю. Первая мысль: «Наши в городе»! В сборнике пьес некоего Алексея ШИПЕНКО «Из жизни Комикадзе» русским языком написан русский разговорный мат, которым изъясняются герои. Напомню, что я стою не на Казанском вокзале, а в книжной лавке СТД! Да и издательство не «желтое», а самое что ни на есть «Главное издательство театральной литературы». Прочел на одном дыхании, хохотал до одури, но потом стало грустно. Прошло семнадцать лет… Алексей ШИПЕНКО собственной персоной в самой «обсценной» рубрике «Профили».

Для начала сухая биографическая справка: Алексей Шипенко - современный авангардный писатель, драматург, режиссер, актер, музыкант. Закончил школу-студию МХАТ. Работал в Таллиннском русском театре. Автор более 40 пьес, наиболее известные из которых: «Наблюдатель», «Смерть Ван Халена», «Сад осьминогов», «Археология», «Из жизни Комикадзе», «Судзуки», «Натуральное хозяйство в Шамбале», «Москва-Франкфурт», «Мой белый Мерседес» и др. С 1992 года живет в Берлине. В 1998 году издал на немецком языке роман «Жизнь Арсения», принесший ему европейскую известность, а в 1999-м – роман «Книга совпадений». Пьесы Алексея Шипенко вызывают бурные дискуссии в прессе Германии. Они включены во все немецкие театральные энциклопедии и с успехом идут на театральных подмостках Германии, России, Англии, Франции, Италии, США и др. стран мира. Венская государственная библиотека в 1998-м году включила имя Алексея Шипенко в список «Выдающихся личностей ХХ века».

- Принцип моих интервью предполагает, что я абсолютно ничего не знаю о собеседнике. Встречаются два незнакомых человека и задают друг другу один и тот же вопрос: кто ты? Вот ты – кто?
- Ну у тебя и вопросы! Кто я? Знаешь, наверное, я и стал заниматься драматургией и театром, чтобы узнать, кто я. Но с годами понял, что лучше на этот вопрос вообще не отвечать, оставить в тайне. Говорить, что я писатель, драматург глупо, потому что – это всего лишь профессия. А понять свое отношение к этому времени, пространству мне не удается. Чем чаще задаешь себе этот вопрос, тем дальше уходит ответ. Когда ты молод, тебе вроде бы все понятно, но с возрастом ответ уходит сквозь пальцы. Сейчас я работаю над одним проектом в Индии, так вот там я впервые понял, что жизнь вовсе не для того, чтобы отвечать на этот вопрос. Там я понял, что смысл жизни заключается в одном – просто быть! Здесь и сейчас, а не завтра и там. А чем ты занимаешься – не имеет значения. Ну, предположим, я – писатель, ну драматург, ну режиссер…
- А почему так уничижительно к себе: «Ну, драматург»?!
- Когда занимаешься сочинительством достаточно долго, то однажды задаешься вопросом: «А что ты, собственно говоря, сделал? Кто ты такой?». Можно бесконечно хвастаться своими достижениями, козырять фамилиями: с этим лично знаком, этот ставил мои пьесы, этот вручил мне какой-то приз, этот меня любит..! Можно рассказать о незнакомых людях, которые узнают меня на улице, становятся передо мной на колени и, рыдая, рассказывают, как я своими пьесами изменил их жизнь… Да, мне приятно, но в такие моменты я всегда вспоминаю Тарковского, который сказал: «Если даже один человек уйдет из зала изменившимся, то этого вполне достаточно». Так что, ответить честно на вопрос «Кто ты?» я действительно не могу. Это не кокетство, не излишняя скромность – это правда.
- Тебе не кажется, что не случайно слова «драматург» и «демиург» очень созвучны? Ты создаешь некое пространство, населяешь его придуманными, нет – вызванными к жизни персонажами, потом заставляешь в эту реальность поверить режиссера, тот – актеров, ну а они в свою очередь – зрителей, нас - людей. Ты управляешь массовым бессознательным, манипулируешь людьми. Что ты чувствуешь, когда понимаешь, что изменяешь чье-то сознание?
- Я, собственно, об этом и не задумывался! Если спектакль удался, если произошло то самое чудо, ради которого люди и ходят в театр, то я вполне доволен. А потом созданный мною мир живет своей жизнью: развивается, делится на другие миры, ветвится, множится и уже совершенно не подчиняется даже мне. Любой человек, связанный с искусством, влияет на мир! Кто-то пишет пьесу, книгу, ее читают, спектакли, фильмы и картины видит множество людей – все это очень незаметно изменяет реальность. Даже подуманная мысль способна к этим метаморфозам.
- А как в отношении ответственности за эти изменения? «Если трудно предсказать, чем наше слово отзовется»?
- Цензор у художника лишь один – его совесть. Если человек слышит этого внутреннего ребенка и не в разладе с ним, тогда все в порядке.
- У тебя есть проблемы с этим «внутренним ребенком»? Бессонные ночи, душевные муки и терзания?.. Все, что ты сделал, это правильно?!
- Нет, конечно! Если бы я мог, то, скажем, не женился бы на этой женщине, не открыл бы эту дверь, не взялся бы за какой-то проект… В частности, на Западе у меня случались такие вещи, когда я ставил что-то исключительно из-за денег. И получалось всегда плохо, а я потом мучился – лучше бы остался без денег, но с сохраненной чистой совестью. Хотя, с другой стороны, я не получил бы этот опыт. Ведь мы приобретаем опыт не только и не столько через позитив, но и через негатив!
- Какие для тебя критерии «удачного», как ты сказал, спектакля?
- Ощущение, что тебя в какой-то момент накрывает. Мурашки по телу, ком в горле… Спектакль может идти два часа ради десяти секунд вот этого «накрытия». Хотя, это чувство во многом зависит от интерпретации режиссером твоей пьесы. От того, как это чувство артисты передадут зрителю. Иногда режиссер так перевернет все вверх ногами, найдет такое второе дно, подводное течение в твоем тексте, что не верится в собственное авторство! Я это почувствовал после постановок своих пьес Валерой Бильченко. Все, не так, как я писал, но трогает, «накрывает»!

О, этот грандиозный театральный скандал на сцене театра имени Луначарского я видел собственными глазами! Начиная с пятой минуты спектакля по переполненному залу пополз шумок… Вскоре он превратился в гневный ропот вперемешку с выкриками и хлопаньем кресел. Я переживал за Валеру Бильченко – ни одному режиссеру не пожелал бы стать свидетелем массового исхода зрителя. А он довольно потирал ручки: «Ты что, старик! Да о таком скандале я лишь в театральных учебниках читал. Даже не думал, что когда-нибудь увижу это зрелище собственными глазами!» В зале осталась лишь молодежь и столичная критика. Видимо, спектакль «И сказал б…» только у них и вызвал чувство ползающих мурашек.

- Ты уж извини, но, набивший оскомину вопрос о ненормативе в пьесах Шипенко я не смогу обойти. Итак, великий и могучий русский мат в творчестве мэтра драматургии «новой волны».
- Ну, на самом деле, только в двух-трех моих пьесах из сорока присутствует обсценная лексика, так что, это журналисты сделали из меня отъявленного матерщинника. В те годы, когда писались «Ла фюнф ин дер люфт» и «Верона», я жил в коммунальной квартире в центре Москвы с тонкими фанерными перегородками и отчетливо слышал все, что происходило за стеной у соседей. А там… люди не матерились, а разговаривали матом. Я ничего не придумал, а просто записал все услышанное за один день. Кстати, тогда я задумывался, почему даже такая талантливая Люся Петрушевская в своих пьесах старается обойти эту сторону жизни?! А ведь люди этими словами передают друг другу какие-то метафизические понятия, даже изъясняться в любви! Тем более, я вырос в театре Васильева, где мат был нормативной лексикой. Я восхищался, как он двумя словами мог объяснить артистам, что именно должно происходить на сцене! Сейчас попытаюсь воспроизвести, выключи диктофон!

Я не выключил, но… по понятным причинам не буду цитировать трехминутный высокохудожественный театральный мат! Только сейчас задумался, что большинство из нас, краснеющих от услышанного родного мата – ханжи и лицемеры. Да мы должны гордиться, что только в нашем языке есть слова и целые предложения, которые в первую очередь заучивают иностранцы лишь потому, что в их скудном лексиконе таких образов и аллюзий попросту не существует. Тем более, что мат в большинстве случаев употребляется не как описание срамных органов, а как очень понятный идиоматический оборот. Впрочем, мы не об этом. А о чем мы?! А, о Шипенко!

- И тогда, в театре, я понял, что мат – совершенно ясный посыл, который невозможно недопонять. Максимум информации при минимуме произнесенных букв. Так что, в своих пьесах я ни в коем случае не использовал мат, как средство эпатажа. Поэтому в пьесе «Ла фюнф ин дер люфт» Сережа и его мама просто общались на этом языке и отлично понимали друг друга. Мне оставалось только записать. Но в душе они были светлыми людьми, летавшими над реальностью!
- Непраздный вопрос: твои родные, когда читают опубликованные пьесы, то?..
- Когда здесь, в театре имени Луначарского прошел скандальный спектакль Валеры Бильченко «И сказал б…», я уже жил в Германии. Поэтому, «рецензию» от отца получил в письменном виде. «Я не могу смотреть в лицо своим сотрудникам. Даже на улице меня останавливают и говорят: что за безобразие, как мог твой сын написать такое, и как это могут показывать?!». А я ему ответил примерно так: уверен ли, что эти самые люди – действительно твои друзья и хотят тебе добра, а не пытаются использовать любую возможность, что бы тебя попрекнуть?! Уверен ли ты, что описывая нашу реальность, можно обойтись без ненорматива?! Он меня понял и больше никогда не осуждал. Кстати, сейчас может начаться еще одна волна возмущения, связанная с показом фильма моего сына и его внука – Клима, который снял и покажет на фестивале в Севастополе свой фильм «Непрощенный», где герои говорят на аналогичном языке.
- Проанонсируешь?
- Для меня – это первый российский фильм, снятый на американский манер. Не потому, что сын подражал Голливуду, - нет! Он так думает, потому что вырос в Лос-Анжелесе и там же закончил киношколу. А практику проходил на съемочной площадке с лучшими операторами и актерами. Ну а сам фильм про Севастопольских бандитов… Стоит посмотреть.
- Есть профессиональная зависть к сыну? Ну или соперничество?
- Зависти уж точно нет, а соперничество?.. Наверняка, но, видимо, подсознательное. Знаешь, когда Тарковский был молодым, то все говорили, что он – «сын самого Арсения Тарковского». А потом стали спрашивать: «А кто этот желчный старик? О, это – отец Андрея Тарковского!». Если я смог передать сыну что-то важное, что позволяет ему уверенно идти по жизни, то я счастлив.
- Все-таки, искусство защищает тебя от внешнего мира?
- Я об этом не думал. Мне кажется, что внутренний мир гораздо разнообразнее и легко может менять внешний мир по твоему смотрению.
- Ладно, тогда задам вопрос по-другому: отбери у тебя искусство, что останется? Ведь Тот в любой момент может отобрать у каждого любимую игрушку, поэтому, лучше иметь другую – про запас.
- Думать об этом бессмысленно! Мой мир всегда останется во мне, если, конечно, мне не сделают лоботомию и не превратят в персонаж «Пролетая над гнездом кукушки». Ну перестанут ставить мои пьесы, снимать кино по моим сценариям, оставят без денег – все равно я буду жить и думать. Думать-то мне никто не запретит!
- Давай о моменте реализации? Как бы ты себя чувствовал, если бы о тебе никто не знал?
- Плохо, конечно. Желание славы и признания руководит художником только на первых порах, а потом, когда ты внутри процесса, то понимаешь, что это – не всегда во благо. Что за это надо платить. И никто не знает, какую цену потребуют за твой талант, реализацию, успех, славу! Причем, это ведь не только в искусстве. И сапожник хочет быть лучшим, востребованным, знаменитым.
- Непризнание может убить?
- Конечно! Среди моих друзей и однокашников очень многие умерли от передозировки, ушли в монастырь, занялись бизнесом или зажили спокойной размеренной жизнью «овощей». И это при том, что я их считал и считаю безумно талантливыми. Поэтому, я не разделяю позицию Хэмингуэя, утверждавшего, что, если человек талантлив, то он непременно будет признан! Ничего подобного. У каждого своя судьба, своя карма. Может, ты будешь признан спустя много лет, на другом уровне развития цивилизации – к этому тоже надо быть готовым. Мне в этом смысле повезло. Меня признали достаточно рано, и я даже поверил, что обладаю талантом. А потом, на Западе, я вдруг осознал, что меня перестали понимать: другой язык, культура, менталитет. В этом смысле Запад для меня стал неким искушением: он не столько помог, сколько отбросил назад! И я немного осмотрелся, отдышался, одумался. Эти шестнадцать лет жизни там дали колоссальный опыт для движения вперед. Главное – не опустить руки.
- Что ты считаешь своим самым большим достижением?
- Своих детей!
- Да?
- Да.

Жаль, что отведенное «Профилям» место в газете так быстро заполняется! Вы так ничего и не узнаете о личной жизни (это же так интересно, верно?!) Алексея Шипенко, о его званиях, наградах, постановках, романах, о профессиональном футбольном прошлом, гражданстве, пристрастиях, музыкальных достижениях, сомнениях, пороках, добродетелях… Рекомендую прочитать его раннюю пьесу «Верона», написанную в той самой коммуналке с фанерными стенами и посвященную его жене (тогдашней) – Лолите. Очень нежно и трагично, как и большинство его пьес. Да, забыл сообщить, что Севастополь – родной город Шипенко. Так что, время жить в Севастополе?!

Андрей МАСЛОВ.