|
С Александром МОИСЕЕВИЧЕМ мы встречались в Москве на съемках телевизионной программы об исполнителях авторской песни – «ПАРОМ НАШЕЙ ЮНОСТИ». Как режиссер программы я нервничал, не окажется ли мэтр всех бардов напыщенным и капризным? Обошлось. Тихий и скромный, обаятельный и исполнительный на съемках он покорил всю группу.
В этот раз мы случайно встретились на пришвартованном корабле, на котором поочередно выступали участники фестиваля «БАЛАКЛАВСКИЕ КАНИКУЛЫ».
- На борту военного судна я ощущаю чувство ностальгии, потому что около сорока лет моей жизни было связано с океаном, с морями и с военными кораблями. Я же профессиональный океанолог. А что касается фестиваля «БАЛАКЛАВСКИЕ КАНИКУЛЫ», то я рад, что авторская песня получила какую-то поддержку. В годы моей юности она подвергалась всяческим запретам и гонениям.
- Что в Вашем понимании «романтика души»?
- Прежде всего. все то, что не конвертируется в валюте, то, что остается незыблемым: море, музыка, песня, любовь и привязанность к родной земле.
- Что в сегодняшней молодежи есть такого, чего не хватало Вам?
- С одной стороны – ощущение свободы, которого не было у нас, но с другой стороны нынешнее племя, на мой взгляд, пренебрегает тем богатым культурным наследием, которое им досталось. Плюс к этому – большое количество соблазнов «свободного общества»: наркотики, секс вместо любви! А в искусстве - это попса и низкопробный шансон, которые вливаются в уши отовсюду. И в этом смысле авторская песня, обращенная к душе, является своего рода заслоном, на пути безвкусицы. Вспомните смерть отца Гамлета: ему яд капнули не куда-нибудь, а именно в ухо! То же самое происходит и сейчас, но только яд выливается из эфира.
- Можно ли этот фестиваль сравнить с другими, с Грушинским, например?
- Ну, конечно же нет! Грушинский фестиваль – это огромная аудитория в триста тысяч человек из всех стран бывшего Союза. А этот фестиваль для задушевного общения, для приобщения жителей и гостей Севастополя к авторской песне. Вообще, подобные фестивали нельзя сравнивать – каждый из них необходим! Да и вообще, я не знаю фестивалей на берегу моря. А ведь море и песня очень органично сочетаются друг с другом. Ведь когда мужчины вдали от дома, в океане, они общаются с помощью песни. И на «БАЛАКЛАВСКИХ КАНИКУЛАХ» эти традиции продолжаются.
- А Вам не кажется, что противостоять попсе могли бы и Вы, собирая полные стадионы?
- Вы поймите, что авторская песня – это не стадион! Это более интимно, когда удается достучаться до сердца и души каждого зрителя. Даже на Грушинском фестивале царит обстановка интима, слышно биение каждого сердца. Один из самых модных современных российских исполнителей однажды сказал мне: «Ну какой Окуджава поэт? Он же не мог держать внимание стадиона, а я могу. Так кто из нас поэт»?
- Но ведь в 60-годы Вознесенский, Евтушенко, Рождественский собирали стадионы!
- Собирали. Но это очень быстро прошло. Тогда был большой подъем пассионарности, интерес к общественной жизни, политике, гражданскому долгу. А сейчас в России народ чудовищно устал от политики. Поэтому все политизированные песни стали неактуальными, возникло желание авторов сформировать душу свободного человека. Тот же Галич, Ким, Высоцкий в известной степени, – все они были носителями неких крамольных идей, поэтому их и ценили столь высоко. Но эпоха поменялась, и большинство народных кумиров перестали быть таковыми. А вот такие неполитизированные поэты как Окуджава, Визбор сейчас приобретают все больше и больше поклонников. Есть вечные темы, которые волнуют людей в любом обществе, при любом режиме. Всегда останется потребность в задушевном разговоре.
- Вы не боитесь превратиться в народного, но безызвестного поэта? Ведь многие песни уже стали народными, но при этом мало кто знает, кем они написаны!
- Не боюсь! Для автора самый большой комплимент – стать автором безымянной песни, которая у всех на слуху. Мое тщеславие гораздо выше, чем у других людей, которые хотят, чтобы их имя стало бессмертным; мне хочется, чтобы моя песня стала нетленной! Хотя, похвастаюсь, что во время празднования 300-летия родного Питера мне вручили диплом о присвоении моего имени вновь открытому астероиду. И мне это приятно!
- Ощущаете ли Вы себя наставником, гуру для двух, как минимум, поколений огромной страны?
- К этому я отношусь со смущением, тем более, что это они так считают, а не я! Как можно быть наставником для поэтов, если лично я не верю в существование поэтической школы. Даже у Пушкина не было школы – каждый пишет сам по себе. У художников – возможно, у поэтов – нет! Тем более, я очень слабый человек, подверженный соблазнам, но не имеющий право поступить не так, как от тебя ждут.
- Слушая Ваши стихи и песни, создается впечатление, что Вы – очень одинокий человек, несмотря на имидж «бонвивана». Ощущаете ли Вы себя одиноким?
- В моей юности было модно создавать имидж «бонвивана», особенно на Крайнем Севере, где женщины – предмет опасных разборок. Поэтому иметь имидж – одно, а открывать душу многим женщинам – совсем другое! И в этом смысле я действительно одинокий человек. Вообще, любой пишущий человек не может не быть одиноким. Если он может рассказать все подруге или лучшему другу, то лист бумаги становится лишним. Он нужен, когда рядом никого нет! Сейчас, несмотря на возраст, я продолжаю писать стихи, и вот совсем недавно появилось «Обращение к друзьям», где есть такие строчки: «… уходящим друзьям я теперь призываю на смену равнодушного Бога и белой бумаги листок». А одиночество… конечно, оно есть, и с возрастом это ощущение обостряется. Это чувство исчезает ненадолго, когда я стою на сцене и вижу глаза зрителей. Однажды из зрительного зала пришла записка: «Большое спасибо! От Вас исходит такая светлая энергетика, такая подпитка..!» А я думаю, господи, какая «подпитка»?! Я пришел на концерт в чудовищно-черном настроении. Получается, что я зарядился от них, а они от меня.
- Я не раз слышал после концертов восклицания Ваших поклонниц: «Как Городницкий хорошо выглядит»! А их спутники вынуждены были мрачно соглашаться. У Вас есть какой-то особенный рецепт молодости?
- Никакого рецепта! Надо ощущать себя молодым. В мои 71 год есть джентльменский набор неприятных заболеваний, но я стараюсь о них не думать и жить. Это как гироскопический эффект: когда судно идет, ему не страшна качка; стоит лечь в дрейф – его валит волна. Больше всего я теперь боюсь того момента, когда нечего делать. Тут же начинаешь думать о возрасте, о болезнях и т.д. К счастью, таких моментов у меня наберется не так много.
- Чем бы Вы могли сегодня оправдать факт своего появления на Земле?
- Лучше, чем я выразил это в песне, уже не скажешь: «Мне хлебнуть бы из общей фляги вслед за другом полсотни грамм, да что б песни мои работяги тихо пели по вечерам». Ведь все мои научные открытия мог бы сделать кто-то другой: впервые в мире посчитал твердую оболочку Земли под океаном; в Черном море открыл электрическое поле океана, еще масса всяких изобретений – не совсем то для оправдания собственного существования
- Если на чаши весов положить Вашу личную жизнь, заслуги в науке и Ваше творчество, то..?
- Наука со временем устаревает, а стихи и песни нет!
- Что в жизни Вы больше всего не приемлете и чего не сделали бы ни при каких условиях?
- Предательства! Это самое черное и непростительное преступление.
- Вы разделяете понятия «предательство друга» и «предательство женщины»?
- Трудно сказать определенно, но женщине это более простительно.
- Часто ли Вам приходилось прощать, закрывать на что-то глаза?
- Не часто, но приходилось.
- Если Вас хоть раз предавала женщина, то как же удавалось после этого снова влюбляться и любить?
- Думаю, что любовь тут не при чем, ведь вы любите не столько женщину, сколько то, что вы о ней напридумывали, так ведь? Не знаю, какой была Беатриче – говорят, баба была вздорная,- но ведь ее любил Данте! То же с Петраркой и Лаурой… А Анна Петровна Керн, воспетая Пушкиным, не имеет ничего общего с реальной Керн, которая спала одновременно не только с Пушкиным! Или Любовь Менделеева! Поэт всегда создает образ прекрасной Дамы, его же и любит. Но в этом и заключается величие поэзии. Она создает иконы, не имеющие ничего общего с действительностью.
- Получается, что все великие художники – преступники, ведь они создают образ, в который влюбляются обыкновенные смертные!
- Наоборот! Они создали легенду, которая породила Любовь! Ведь в древнем мире любви не было вообще! Суламифь придумана уже Куприным. Считается, что любовь появилась во время Тристана и Изольды, став легендой о любви до смерти! Вот и получается, что великая музыка, живопись и поэзия создали любовь!
- От которой теперь все страдают?!
- Да никто не страдает! Мы живем в век разнузданного секса, когда слова «Пойдем потрахаемся» заменяют признание в любви. В моем детстве это был конец света!
- Но ведь и Вы приложили руку к созданию мифа, хотя, как никто другой знаете, что это – миф!
- Да, но ведь человечество не может жить без мифов. Тем более, что женщины, услышав миф о себе, стараются соответствовать высокому образу – в этом плюс мифа! Великий Зигмунд Фрейд доказал, что все искусство создано на основе низменных желаний, возвышенных и очищенных от всего низменного! В это я верю.
- Могу ли я набраться наглости и попросить Вас описать свой идеал женщины, или сексатип, как принято модно выражаться?
- Трудно сказать, но, скорее всего это блондинка, причем, полная. Я ведь блокадный ленинградец и для меня вид полной женщины более успокаивающий. К тому же, большую часть жизни я вынужденно`провел в мужской компании: то Север, экспедиции, то океанские походы, да еще и гимназию я закончил мужскую. Так что женщина всегда была потребностью, в том числе и сексуальной. А я никогда не был монахом и не избегал любой возможности общения с ними.
- От всех встреч с Вами у меня осталось впечатление, что Вы очень любите жизнь. Впрочем, как и она Вас.
- И женщин, как проявление жизни! К счастью, я не гомик, скорее – лезбиянка со всеми вытекающими отсюда… Не могу забыть, как три года назад я давал концерт в Томском университете, и в это же время шли концерты Бориса Моисеева. Перед началом на сцену вышел ректор и перед тысячью собравшихся произнес: «Глядя на зал, я горд, что в Томске еще так много осталось людей с правильной ориентацией»!
- Мне хотелось бы, чтобы Вы продолжили фразу: «Коль скоро человек любит жизнь, то и она его..?»
- … Любит! Конечно! Я не очень верю во взаимную любовь – это не может быть самоцелью или догмой. А что касается жизни, то, конечно, это – взаимная любовь! Жизнь платит нам взаимностью, когда мы этого хотим.
- Но получается так, что поэтам она не отвечает взаимностью, стало быть, не шибко их любит?!
- Себя я уж точно считаю счастливым человеком!
- А Ваш самый любимый поэт Пушкин? Любила ли его жизнь?
- Он вообще самый светлый поэт в русской истории. И уж точно он не собирался умирать! Он намеревался укокошить Дантеса и тогда со спокойной совестью отправиться в ссылку.
- Думаете, после этого он смог бы жить дальше со своей совестью и с Натальей?
- Именно об этом я когда-то и написал:
«…Лежат поэты на холмах пустынных
И непонятно, в чем же корень зла?
Что в поединке уцелел Мартынов,
И что судьба Дантеса сберегла
Что сколько раз ни приходилось биться
Как ни была рука его тверда
Не смог поэт ни разу стать убийцей
И остается жертвою всегда
Неясно, почему? Не потому ли,
Что был им непривычен пистолет?
Но бил со смехом Пушкин пуля в пулю,
Туза навскидку пробивал корнет!
Причина здесь не в шансов перевесе
Была вперед предрешена беда
Когда бы Пушкин застрелил Дантеса
Как жить ему, и как писать тогда?!»
Я расстаюсь с человеком, на чьих песнях вырос. Ощущение, будто окунулся в далекое прошлое, когда женщин любили, дрались за них на дуэли, посвящали им стихи. Хотя, если и сегодня кто-то растет на песнях Александра Городницкого, может быть все вернется?! Ведь «…мир еще в надежде до той поры, пока Атланты держат небо на каменных руках»!
К сему, Андрей МАСЛОВ.
|
